Двадцать второго июня ровно в
четыре часа ровно ничего не случилось. Не то было двадцать второе июня.
Болтал о чем-то Вовик, делили
где-то бабло, строили, преимущественно таджики, сеяли, в основном раззявы,
внимательные люди уже собирались первый урожай снимать.
Снимали фильм о новой старой
страшной войне, и в главной роли была супер эротическая звезда-пизда, бабушка
которой в годы войны еще только собиралась родиться. Ейная мамка обдумывала,
дать физруку, или не дать? И безрукий физрук был готов взять, почему ж не
взять, не взяли в армию по увечью, значит, я могу взять.
Могли ли взять Берлин? Вот
чего я не понимаю, а чего его брать? Он и так отдастся. За твои да за хорошие
деньги. Да бери меня, раз человек хороший! И все мы стали хорошие, и Гитлер
смотрел из унитаза неодобрительно. С кем же и против кого же воевать, если все
теперь хорошие?!
Тьфу, даже противно.
И тут спустили воду. Плакали
террористы на Востоке. О, как времена жестоки. Хочешь, не хочешь, а все хотят:
квартиру, машину, хорошую зарплату и никакого тебе джихада. Хоть сам взрывайся.
Ну и взрывайся, сказал
кто-то, подслушав разговор, и израильская ракета дербалызнула по кумполу
бункера.
Букеровскую премию дали опять
не Ежу Валере. И он так уже к этому привык, что даже колючками не шуршал.
Еще не шуршали зеленые свежие
листочки. Еще было лето.
И никто не хотел умирать.
Комментариев нет:
Отправить комментарий