бесконечно долгая война.

“Когда ты будешь читать это письмо, Гены уже не будет в живых. Мы умираем от голода”.

Он читал письмо, луна светила ярко. Можно было разобрать строчки. В землянке темно, спали бойцы, у них тоже, кто в эвакуации, кто здесь в Ленинграде.

Над лесом светит луна.

Передать хлеба? Пайку урезали, в городе говорят уже 125. И у них в части тоже урезали. Не с кем передать, с фронта на денек вырваться, заехать, не удастся. Не отпустят.

Первенец. Зарегистрировались перед войной, как давно. Хотел пойти на финскую, теща отговорила. Правильно отговорила. Из нашего выпуска, кто пошел, мало кто вернулся.

В землянке тоже холодно и темень. Весной опять наступление. Стояли на Погостье, сколько погибло там, на Погостье. Из соседней части посылали на Невский Пятачок. Там хоть сразу. Хрен редьки не слаще, но лучше сразу. Как им передать, хоть что-то передать? Пишет, что уже поздно. Я его так и не видел.

Лунища сегодня над лесом.

В городе тоже, говорят, холодно. Не топят.

Снаряд?!

Свист снаряда. Он упал на снег, письмо зажал в руках. Рвануло, осколки просвистели рядом. Лежал оглушенный, осознал, опять мимо, жив.

Поднялся, отряхиваясь от снега, даже не задело. Снаряд попал в землянку. Всех разорвало на куски.

Письмо где-то потерял в дороге. Пришлось опять попадать под артобстрел и бомбежку. Два раза ходили в атаку, потом в перевели в артиллерию, больше шансов уцелеть, чем в пехоте.

Контузило. В тот страшный день стоял в лесу под сосной, снаряды разрывались справа, слева. Забрызгало кровью. Было как-то все равно, ведь ничего нельзя сделать, некуда бежать. ВСЕ РАВНО. Опять повезло.

Война, бесконечно долгая война.

Потом пошли в наступление. Заканчивал в 45-м комендантом маленького немецкого городка в Восточной Пруссии. Защищал немцев от поляков. Защищал!!!

Потом, все это было потом… Жену и сына вывезли по тающему льду Ладоги в марте 1942-го. В эвакуацию.

На долгую долгую жизнь обречены, что сможем мы сказать им? Что они скажут нам?